"Реальность виртуального" - видеопроект Славоя Жижека, в рамках которого он в очередной раз возвращается к известному сюжету: о том, как нечто, не в полной мере существующее, еще не существующее, оказывается более "эффективным", более "реальным", чем само реальное, о том, как оно "упорствует, борясь за существование".
В свойственной ему манере Жижек виртуозно комбинирует лакановский психоанализ, марксистскую теорию идеологии, квантовую физику, интерпретации массовой культуры. Философ иллюстрирует мысль огромным количеством ссылок, множеством имен и цитат - игра в бисер, n+1, гипертекстуальность. Интереснее было бы, как мне кажется, вглядеться в форму, избранную Жижеком для своего высказывания, тем более что она оказывается тесно связанной с сюжетом о реальности виртуального.
Сегодня, пожалуй, немногие будут оспаривать тот факт, что радикальная философия и критическая социальная мысль все больше интегрируются в культурную индустрию. Гораздо более спорной представляется иная тенденция: радикальные стратегии мысли, приняв чуждые им правила игры и утратив, на первый взгляд, столь необходимую им автономию, тем не менее, продолжают производить новые смыслы, остаются предельно критичными и даже потенциально опасными. Это парадоксальное сочетание двух противоречивых тенденций, кажется, наиболее ярко манифестирует Славой Жижек, в лице которого, возможно, впервые, философ стал медийным персонажем, своего рода celebrity, объектом массового поклонения. Жижек мыслит с помощью медиа, философствует перед объективом камеры - возможно, именно здесь стоит искать особенности его "стиля" и причины его популярности.
Влияние - во многом, определяющее - средств производства высказывания на его содержание уже неоднократно тематизировалось, по меньшей мере, в рамках таких дискурсов, как медиа-теория (Маклюэн), неомарксизм (Бодрийяр, Гройс, Дебор), социальная антропология (Т.Андерсон), социальная теория (Бурдье, Луман и др.). Мы знаем, что "medium is the message", что монополия на явленное принадлежит спектаклю, что труд интеллектуала, по сути, остался физическим, т.к. сводится к монотонному нажатию клавиш, и что даже текстовый редактор, который мы используем, оставляет свой след в нашем мышлении. Мы знаем так же и то, что медиа представляют собой полюс власти, выступая как "антипроводник", транслирующий "безответную речь" суверена. Мы знаем о медиа так много, что не можем им доверять, как писал Н.Луман.
Новые стандарты коммуникации принесли новые опасности, сформировали новые стратегии осуществления власти и формы контроля. Возникает новая ситуация, к которой необходимо приспособить способы мышления. Но можно ли мыслить "в присутствии" медиа? Кажется, что после всего, что нам рассказали об учреждении господства, спектакле, манипуляциях сознанием и т.п., должно быть ясно, что критическая рефлексия вынуждена использовать принципиально иные языки и средства коммуникации. Но значит ли это, что она невозможна в принципе? Бурдье, например, считал, что все дело в экспансии логики поля журналистики, которая ориентирована на массовые аудитории, на другие поля культурного производства, что из-за этого они теряют автономию и деградируют. Но все можно исправить, если дать интеллектуалам возможность много выступать в масс-медиа, без тематических и временных ограничений. Ги Дебор, оставаясь предельно радикальным, провозгласил тотальность спектакля и покончил с собой. Бодрийяр устроил реквием по масс-медиа, однако оплакивал он, скорее, не теорию коммуникации, а движение 68 года, утратившее свои трансгресиивные потенции. По всей видимости (sic!), "четвертая власть" обладает бесконечными возможностями для интервенции и захвата любой жизнеспособной альтернативы, навязывания своего способа видения мира и суждения о нем. И однако все эти в целом неутешительные выводы как будто опровергаются Жижеком - вот он, здесь, на экране, жонглирует лакановскими триадами, теориями модернизации и цитатами из "18 брюмера", поддерживая при этом необходимый уровень содержательности, ангажированности и критичности.
"Подумать только, в современном мире заниматься любовью можно, лишь выключив телевизор!", писал когда-то М.Фуко против стремления мифологизировать прошлое, виртуальный "золотой век", никогда не существовавший в действительности. Подобный message, кажется, заключает в себе "феноменальная" (Т.Игглтон) активность Жижека. Может быть, медийность философии и ее интеграция в Kulturindustrie открыла новые горизонты, и это становится все более очевидным? И рано или поздно придется это признать? Жижек, безусловно, наиболее яркий пример, но, как известно, далеко не единственный. В конце концов, союз, пусть даже и неизбежно временный, философа и инстанций власти - или только видимость союза - открывают новые перспективы для мысли (вспомним хотя бы Карла Шмитта, которому невозможно отказать в критичности и который, все-таки, намного глубже и сложнее, чем "Kronjurist 3 Райха"). И здесь возникает вопрос: возможно, следует забыть Ги Дебора и начать формулировать новые стратегии мышления? Не может ли быть так, что, как Хайдеггер ретерриториализовался в национал-социализме, Жижек ретерриториализовался в американских ток-шоу и тем самым начал это движение?
Итак, попробуем предположить, что Жижек, став медийным персонажем, наметил новую перспективу для философии и критической социальной рефлексии, попытался нащупать новый способ мышления. Можно сколько угодно упрекать его в примитивизме, политиканстве и плохом английском произношении, ведь, коль скоро наша гипотеза верна, такие упреки суть не более, чем "тенденция превращать то, что становится и складывается, во врага №1", если вспомнить уже цитировавшееся интервью Фуко. Конечно, дело не в том, что Жижек выступает перед камерой, - не только в этом, по крайней мере. Мы видели (и до сих пор можем видеть, благодаря youtube) на экране и Хайдеггера, и Бурдье, и Лакана, видели их в совершенно чуждом окружении, видели их недоверие к той форме, в которую они вынуждены были облекать свою мысль, разделяли их подозрение. Здесь и обнаруживается дискоммуникативная природа масс-медиа, искажение, которое форма высказывания вносит в его содержание, узурпируя сам смысл, подавляя его автономию. Однако в случае с Жижеком все выглядит иначе.
Вспомним его идею относительно двух вариантов теории относительности: как Эйнштейн переходит от ньютоновского "пустого вместилища", которое искривляют помещенные внутрь объекты, к собственному концепту "уже искривленного", релятивистского пространства. Возможно, в случае с Жижеком и масс-медиа мы имеем дело с аналогичной ситуацией? Для предшествующей интеллектуальной традиции было характерно недоверие к масс-медиа, определенные меры предосторожности, строгие ограничения использования - гипертрофированная ответственность, совершенно несвойственная гостям ток-шоу, непринужденным, уверенным, острым на язык и "быстрых разумом" (то, что Бурдье называл fast-thinking). Но, может быть, дело все же не столько в механике телевидения, сколько в том, чтобы к ней приспособиться, адаптировать свой способ мышления и высказывания? Не в этом ли главное достижение Жижека - и возможность для тех, кто придет вслед за ним? Иными словами, может быть, главное отличие Жижека в том, что он начинает мыслить у ж е "в присутствии" камеры и медийность как бы изначально встроена в его мысль?
Конечно, отсюда можно двинуться уже известным маршрутом и попробовать посмотреть на трансформации, которые происходят (или произойдут?) с философией, эволюционировавшей из диалога свободных граждан в talk-show перед лицом "нашей многомиллионной аудитории", вспомнив блестящую метафору Беньямина о хирурге и знахаре и продолжив его перспективу. Но более насущным кажется, все же, более пристальное рассмотрение специфики жижековского "стиля" как одной из возможных форм рефлексии будущего.
И здесь, как представляется, задействована все та же механика подозрения. Нет необходимости лишний раз подчеркивать ее связь с технологиями медиа: как сказал бы Жижек, подумайте об оруэлловском Большом Брате, подсматривающем за Вами через объектив камеры под потолком лифта (или о замечательной книге Бориса Гройса, заметим в скобках). Однако на этот раз подозрение достигает своей высшей точки и принимает экзистенциальное значение. В конце концов, преимущество ретроспективного взгляда в том и состоит, что позволяет рассмотреть следы того или иного сюжета сколь угодно далеко в прошлом. Так, можно вспомнить, по меньшей мере, картезианское cogito и его "социологическую" интерпретацию (в духе то ли школы Дюркгейма, то ли феноменологов), которую дал в своем известном романе М.Турнье. Оказавшись в "мире без Другого", Робинзон постепенно убеждается, что именно отсутствующий Другой представляет собой единственную инстанцию, удостоверяющую индивидуальный опыт реальности. "Существовать - что это означает? Это означает быть вне, sistere ex (находиться вне). Все, что находится вовне, существует. Все, что находится внутри, не существует. Мои мысли, мои образы, мои сны - не существуют. Если Сперанца - только ощущение или совокупность ощущений, она не существует. И сам я существую лишь тогда, когда убегаю от себя к другим".Итак, мы знаем, что медиа провоцируют подозрение. Они способны прервать обмен и де-реализовать революцию (Бодрийяр), сделав ее абстрактной (а ведь реальность конкретна!). Мы вынуждены сомневаться в существовании, например, озоновой дыры "в реальности", т.е. независимо от соответствующего нарратива (Латур). Мы не можем им доверять (Луман). Медиа и есть проводник между реальным и виртуальным, инициирующий подозрение. А теперь давайте вспомним все, что нам известно о "стиле" Жижека. Его поразительная активность, publicity, растиражированность, его мгновенная реакция на "вызовы", исходящие как из пределов собственно философского поля, так и из "внешнего мира", его страстную речь и беспорядочную жестикуляцию, его упорство в качестве воспринимаемого другими, его сквозные сюжеты - "Шоу Трумана", романы Филипа Дика, диалектика реального и виртуального. Посмотрим, что говорит Турнье дальше: "Но тут возникает одно затруднение: то, что не существует, упорно старается доказать обратное. Все несуществующее отличается мощным и дружным стремлением к существованию. Какая то центробежная сила выталкивает наружу живущие во мне мечты, видения, планы, фантазии, желания, навязчивые идеи. Ибо то, что не существует, - претендует. Претендует на существование. Этот ничтожный призрачный мирок ломится в двери большого реального мира. Но ключ от дверей в руках у других".
Для Жижека, возможно, не столь важно, "Понимают ли меня?", сколько вообще - "Слышат ли меня? Воспринимают ли всерьез?" Идея о том, что Жижек-де несерьезен, что все сказанное им - нечто вроде шутки, псевдофилософский курьез, что это не по-настоящему - постоянно всплывает как у него самого, так и в дискуссиях вокруг его текстов и выступлений. Вспомним американскую профессуру из Беркли, которая, по его словам, просто не поверила, что в Словении кто-то может написать книгу о Лакане, не поверила, что S.Zizek - реально существует. Такого рода истории, походя высказанные мысли, ответы на вопросы, "случайно" появляющиеся в фильмах и интервью, а так же поистине "народные" концепты ("кофе без кофеина") - вполне открыто формулируют экзистенциальное подозрение Славоя Жижека. Он как будто сомневается в собственной "серьезности", собственной реальности - прежде всего, как философа. Парадоксально, но, став медийным персонажем, Жижек попал в порочный круг: он вынужден проявлять поразительную активность, постоянно самотиражироваться, чтобы придать своей речи необходимую консистенцию и весомость, постоянно утверждать свою реальность, обращаясь к сквозному сюжету о реальности виртуального, подозрении, упорстве.
Итак, почему "Реальность виртуального" - важный проект? Потому, что он ставит фундаментальные вопросы о роли философа, статусе философии, перспективах социальной критики в эпоху когнитивного капитализма, в эпоху медиа и спектакля. Он предлагает так же (в лице самого Жижека, ведь больше ничего нам, собственно, не демонстрируют) и вариант решения этих вопросов - клеймимый как примитивный, конформистский, попсовый - и тем не менее, возможный. Чем станет философия, проделавшая долгий путь от площадей греческих полисов через аудитории университетов в залитые светом студии, где, может быть, больше нет софистов, но есть софиты? Кем станет философ, продолжая творить и изобретать концепты уже не в качестве друга, ведущего диалог, но как гость ток-шоу, разговаривающий с массой? Во что превратится экзистенциальное подозрение, удивление или ностальгия, служившие источником философичности, трансформируемые властью медиа? Должна ли мысль вступать в рискованную игру с собственными отражениями и искажениями, misreading и восприятием "не в серьёз"?
"Моя точка зрения такова: вся соль в игре". Славой Жижек
