медиа-альманах
У М
Н О Ж Е Н И Е
Vol. 6 Сентябрь 2010
Заглавная Идеология Авторы | Проекты Выпуски Коммуникация Ссылки
Сублимация, возвышенное, транс
Keywords: sublimation, exelsus, attractive-analysis, Freud, Kant, Marx, Vladimir Sorokin.
Психологическое консультирование, коучинг в Москве и он-лайн
Как известно, концепт "сублимация" был введен в научный оборот в начале прошлого века. В текстах современных психоаналитиков она обсуждается всё реже. Так, в известном современном руководстве по психоанализу Х. Томе и К. Кёхеле, она упоминается вскользь не более чем пару раз. Несколько большее внимание уделяет этой теме лакановский психоанализ, чему мы находим свидетельство в 7-м томе семинаров Ж. Лакана.
Тем не менее, сублимация - один из важных "брендов" психоанализа. Это, без сомнения, интересный и богатый концепт, весьма сподручный для разнообразных дискурсивных стратегий. Наша задача состоит в том, чтобы предложить новые возможности его понимания и соотнести с контекстом аттрактив-анализа, проекта, который мы разрабатываем в целом ряде публикаций.[1]
Расцвет и закат сублимации
Как известно, концепцию сублимации З. Фрейд предложил в "Очерках по психологии сексуальности". Он обозначил этим термином один из вариантов реализации либидинозных импульсов, не находящих для себя непосредственной сексуальной реализации. Вот какие соображения он приводит при этом:
Третий исход при ненормальном конституциональном предрасположении становится возможным благодаря процессу "сублимирования", при котором исключительно сильным возбуждениям, исходящим из отдельных источников сексуальности, открывается выход и применение в других областях, так что получается значительное повышение психической работоспособности из опасного самого по себе предрасположения. Один из источников художественного творчества можно найти здесь, и в зависимости от того, полное ли или неполное это сублимирование, анализ характера высоко одаренных, особенно имеющих способности к художественному творчеству лиц, откроет различную смесь работоспособности, перверзии и невроза.[2]
Богатый энергией либидинозный импульс, по З. Фрейду, обеспечивает работоспособность вне сексуальной сферы. Из универсального источника энергия как по сообщающимся сосудам (эту метафору для теории сублимации З. Фрейд потом употребит в "Лекциях по введению в психоанализ") перетекает в социально приемлемые сферы. "Возвышенное", как таковое, никак не тематизируется и занимает свое место только в пространстве этиологии термина, как такового.
При этом сам импульс претерпевает несомненные превращения. Из "опасного" он становится безопасным. Осуществляется его своеобразное облагораживание. "Полезное" же его свойство заключается в том, что он выступает как некий источник энергии. Творческие практики получают от этого импульса мощь и упругость, шпоры и корм. Либидо выступает в роли мотора деятельности, которая при этом не противоречит культурным норамам.
Соотнесение сублимации с возвышенным отчасти разбирается уже другими психоаналитиками. Так, в современном словаре "Психоаналитические термины и понятия" мы читаем:
В основу первого определения сублимации положены следующие два момента: 1) аналогия с химическим процессом и 2)поэтическая метафора гордости, величия, возвышенности, противоположных низменному или ничтожному. Таким образом, социально ценное поведение отражает "очищенный" и более "сублимированный" вариант изначально "низменного" влечения. Фрейд изначально рассматривал сублимацию как превращение инстинктивного влечения, позднее -как функцию Я, как особую форму защиты.[3]От полюса низменного, через метафору "химического процесса" - к полюсу возвышенного, таково "взмывающее" движение сублимации. Сублимация имеет совершенно однонаправленный вектор, и трудно представить себе целенаправленное движение в обратную сторону.
В другом современном руководстве по психоанализу, Нэнси Мак-Вильямс, говорится о причинах уменьшения внимания к сублимации: психоанализ отошёл по большей части от теории драйвов, а сублимация концептуализировалась преимущественно в этом поле. Теперь ей место - в сегменте психоаналитической теории, посвященном механизмам психологической защиты.Изначально считалось, что сублимация является "хорошей" защитой, благодаря которой можно находить креативные, здоровые, социально приемлемые или конструктивные решения внутренних конфликтов между примитивными стремлениями и запрещающими силами.
Так, Фрейд указывал, что дантист может сублимировать садизм, выставляющийся художник - эксгибиционизм, адвокат - желание уничтожать врагов. Согласно Фрейду, инстинктивные желания обретают силу влияния благодаря обстоятельствам детства индивида; некоторые драйвы или конфликты приобретают особое значение и могут быть направлены на полезную созидательную деятельность.
Сублимация остается понятием, на которое по-прежнему ссылаются в психоаналитической литературе, если автор указывает на найденный кем-то креативный и полезный способ выражения проблемных импульсов и конфликтов. [4]
Тем не менее, несмотря на известный путь, проделанный этим концептом в психоанализе, принято считать, что фундированной и достойно проработанной теории сублимации не существует до сих пор. Вот как об этом пишут Ж. Лапланш и Ж.-Б. Понталис:
Даже на уровне простых описаний фрейдовское понятие сублимации нельзя признать достаточно развернутым. Неясно определена область сублимационной деятельности: должны ли мы, скажем, включать в нее всю совокупность мыслительной работы или лишь некоторые формы интеллектуального творчества? Следует ли считать главной чертой сублимации высокую общественную оценку связанных с нею форм деятельности в данной культуре? Включаются ли в сублимацию формы "приспособительной" деятельности (труд, досуг и пр.)? Касаются ли изменения в динамике влечений лишь цели влечений (как долгое время считал Фрейд) или же одновременно и их объекта, как утверждается в "Новых лекциях по введению в психоанализ" (Neue Folge der Vorlesungen zur Einf?hrung in die Psychoanalyse, 1932): "Мы называем сублимацией такое изменение цели и объекта, при которых принимается во внимание социальная оценка".[5]
Итак, мы видим, что в этой концепции изначально больше вопросов, чем ответов. Нам хотелось бы внести здесь некую ясность. Начнём с того, что обсудим различия внутри самой сублимации.
Две сублимации - два гедонизма
Очевидно, что Фрейд отождествлял гедонистическое с сексуальным. Это отождествление оказало серьёзное влияние на судьбу концепции влечений в психологии ХХ века. Сексуальное выступало как некий предел аналитической работы. Оно явилось последним звеном в процедуре дискурсивной редукции, постоянно воспроизводимой в психоанализе. Собственно, в психоанализе и не рассматривается никаких других гедонистических сущностей, кроме сексуальных.
Всё, что относится к трансу, не входило в сферу интересов ни Фрейда, ни его последователей. Это при том, что в его научной биографии есть как минимум две ситуации, которые могли заставить его об этом задуматься. Во-первых, это история его отношений с гипнозом, а во-вторых, не менее известная история исследований действия кокаина.
В наших предыдущих работах мы ввели в оборот противопоставление между двумя разными повествовательными мирами, между нарративом, существующим в режиме принципа реальности (репрессивно-дисциплинарный нарратив - РДН) и нарративом, существующем в режиме принципа удовольствия - гедонистически-трансгредиентным нарративом (далее ГТН).[6] Это противопоставление отчасти проработано в психоаналитической традиции, где, как известно, принцип удовольствия и принцип реальности - основные регулирующие полюса психики. РДН, как известно, склонен репрессировать ГТН. Мы реанимируем эти фрейдовские "принципы" с тем, чтобы ввести в оборот очень важное дополнение к ним. Отличие нашего подхода от психоаналитического заключается в том, что психоанализ ориентирован преимущественно на интерперсональные отношения, в то время как мы - на нарративный репрезентант измененных состояний сознания (ИСС). Он был ранее обозначен нами как гедонистически-трансгредиентный нарратив (ГТН), и представляет собой некое повествование, связанное как с ИСС, так и с иными состояниями, имеющими отношение к наслаждению, понимаемому скорее как социальный конструкт, чем как физиологическое состояние.
Сублимация, осуществляемая в контексте репрессивно-дисциплинарного нарратива есть сублимация, которая лишена гедонистического характера. Она целиком связана с рутинным трудом, дисциплинарными практиками, принуждением, запретами и проч. Иное дело - сублимация, направленная в пространства досуга и культа, искусства и религии и имеет отчетливые гедонистические коннотации. Таким образом, мы здесь сталкиваемся с двумя разными видами сублимации. Ясно, что они различаются по степени своей привлекательности, хотя зачастую плавно переходят одно в другое.[7]
Гедонистические переживания нетрудно развести по двум большим группам: имманентные и трансгредиентные.
Имманентный гедонизм сконструирован в первую очередь непосредственными телесно-ориентированными практиками. Здесь мы имеем дело с любого рода сексуальной, алиментарной гратификацией (сытость плюс соответствие критериям пищевого вкуса), а кроме того, всем, что помечено так называемым богатством, или, к примеру, комфортом. Сюда относятся также практики производства ликования, получаемого, к примеру, от солнечной погоды и купания в море, всё, что включено в семантическое поле "жизнерадостного". Это всё обретается в непосредственном контакте с чувственной тканью мира, с живой насыщенной упругой реальностью. Пренебрежение этой реальностью, уход от неё в структуре имманентных гедонистических переживаний (ИГП) - дело немыслимое, вредное для самой коренной сущности этих переживаний.Во втором случае, трансцендентального гедонизма - мы имеем дело с выходом (полным или частичным) за пределы ощущения реальности. По большей части, это трансовые переживания, связанные с сакральными практиками, психотехниками, отчасти психоактивными веществами, которые занимают промежуточное положение между двумя гедонистическими пространствами.
Трансцендентальное, трансцендентное и трансовое (относящееся к области ИСС) разведены по совершенно разным локусам интеллектуального пространства. Одна из наших интенций заключается в том, чтобы это их разведение как бы отчасти снять, попытаться устроить их встречу. В этой встрече мы отмечаем их родство, определенного рода близость. Транс, осуществляющийся за пределами актуального чувственного восприятия, и трансцендентное, находящееся в мире высших, потусторонних, омнипотентных сущностей, смыкаются странным образом. Сакральное обеспечено трансовым как бумажные деньги - золотом. Приобщение к трансцендентному - божественному, паноптическому, омнипотентному - возможно только в особом состоянии сознания.
Трансовый гедонизм плотно связан с миром сакральных практик. Для диалога со сверхчувственными силами необходим выход за пределы, контролируемые вниманием, сознанием, рефлексией. Необходимо также порвать связь с присутствием, отчетливостью, упругостью реального мира с тем, чтобы беспрепятственно выйти за его границы. Трансгредиентные гедонистические переживания сакрализируются легко, в то время как имманентные с трудом.[8]
Разумеется, существует множество смешанных, переходных форм и между разными гедонистическими пространствами, стратегиями. Существует много способов их взаимодействия, от симбиоза до борьбы. Так, в случае симбиоза мы имеем дело с фрейдовым сновидением, где трансовое переплетено с сексуальным. В случае вражды разных гедонистических нарративов, имманентный гедонизм расправляется с трансцендентным через девалоризацию, комическое снижение, апеллируя к сфере жизненно необходимого, реального и т. п.
Возвышенное до и после психоанализа
В "Аналитике возвышенного" Кант противопоставляет возвышенное прекрасному. Важным для нас аспектом в рассуждениях Канта является соотнесение возвышенного и аффектов. Кантовские возвышенные аффекты, как, например, энтузиазм, имеют стимулирующий характер:
"Каждый энергичный аффект (а именно который возбуждает сознание наших сил для преодоления любого препятствия, animi strenui) эстетически возвышен, как, например, гнев и даже отчаяние (а именно негодующее, но не малодушное). Томный же аффект (которого само стремление сопротивляться делает предметом неудовольствия, animum languidum) не имеет в себе ничего благородного, но может быть отнесен к прекрасному в нашем способе чувствования".[9]
Другой важный для нас ход в рамках этой аналитики в том месте, где Кант сочувственно цитирует Э. Бёрка, связывающего страдание с возвышенным: "чувство возвышенного основывается на инстинкте самосохранения и на страхе, т. е. на страдании…"[10]
В этом контексте "страдание" легко заменяется "аскезой", отказом от гедонистически-имманентного, то есть мы имеем дело с конструкцией, близкой к сублимации.
Отношения возвышенного и гедонистического рассматриваются у Канта как трудно совместимые, или, как минимум, сложные: "…поскольку душа при этом не только привлекается предметом, но, с другой стороны, и отталкивается им, то удовлетворение от возвышенного содержит в себе не столько положительное удовольствие, сколько почитание или уважение, т. е. по праву может быть названо негативным удовольствием".[11]
С постпсихоаналитической точки зрения мы считаем нужным расставить здесь несколько другие акценты и ввести иные противопоставления. Психоанализ отчетливо заострил и драматизировал оппозицию "возвышенное - низменное". Сдвиги в понимании возвышенного, как в допсихоаналитическом контексте, так и постпсихоанлитическом, представляются нам неизбежными.
Это обстоятельство очень сильно влияет на сегодняшнее понимание возвышенного, которое, как известно, всё больше и больше вымывается из актуальных художественных практик, но перемещается в иные экзистенциальные сферы, встраивается в иные дискурсивные пространства. К полюсу возвышенного стремятся сакральные и политические виды активности. В порядок возвышенного встраиваются (возможно, ради собственного спасения) гуманитарные интеллектуальные практики, психологические практики, что может быть предметом отдельного разговора. Возвышенное может быть регулятором полемик между различными подходами, к примеру, в психологии: так, зачастую, критика психоанализа строится на представлении его как дискурса "низменного", в противовес психотерапиям экзистенциально-гуманистического толка.
Выраженный гедонистический характер трансовых состояний, расширение понятия "измененные состояния сознания" до бесконечности (описаны, например, бытовые трансы) сделали очевидной необходимость их различения с другими практиками наслаждения. Оппозиция "возвышенное-низменное" оказывается здесь очень продуктивной (наряду с оппозицией "имманентное-трансгредиентное"). Способы достижения трансовых состояний разнообразны, различны степени их выраженности. Вне всякого сомнения, исследование любых культурных практик обогатится транс-ориентированной аналитикой. Для такого рода анализа мы ранее ввели в оборот концепт "цис-транс".[12] Он располагается на пересечении двух психологических тем - эмоциональной и трансовой, что дает нам интересные возможности его использования как инструмента анализа. Эмоциональный контекст подчеркивает его специфичность и своеобразие, в то время как трансовый - искейпистско-гедонистический характер.
Сублимация и возвышенное
В наших более ранних работах тема возвышенного обсуждалась в связи с концептом, который мы специально по этому поводу ввели в оборот.[13]
Эксельсизм (лат. exelsus - возвышенный) есть род дискурсивной стратегии, построенный на обращении к "высокому", "возвышенному", а также на противопоставлении "высокого" - "низкому". Здесь важно подчеркнуть, что "возвышенное" не рассматривается нами как исключительно эстетическая категория, как это принято в традиционном философском дискурсе. Эксельсизм простирается на разные экзистенциальные сферы.
Вознесение на небеса формирует также прототип основной операции в схеме создания возвышенного, которую можно было бы обозначить, как "дегравитация" - "обезтяживание". Обозначим этим словом процесс или свершившийся факт утери некоей сингулярностью такого свойства, как сила тяжести, или по меньшей мере, ослабления этой силы. Эта дегравитация может происходить в рамках всем известных сюжетов из традиционных религий, когда смерть разрывает связи между душой и телом, освобождая таким образом душу от действия силы притяжения. И ей ничего другого не остаётся, как, лишившись веса, устремиться ввысь и достичь небес. Это подобно тому, как взмывает ввысь воздушный шар, выбросив за борт балласт.
Наслаждение возвышенным
Мы наслаждаемся высоким, освобождаясь в нашем воображении от груза, тяжести, грязи, возносясь в чистые прохладные выси, или же в мир больших идей, пространство трансцендентальных сущностей, можем даже в своём воображении оказаться в области действия трансцендентных божественных сил. Мы дышим полной грудью, ощущая легкость перемещения в пространстве, не стесненную никакими границами. Сосредоточенные на идеологических конструктах большого масштаба, мы освобождаем себя от суетных повседневных забот. Дистанция, отдаляющая нас от "земного", "низменного", аналогична некоей границе, отделяющей нас от всего этого. Осуществив, хотя бы отчасти и временно, реализацию нашего исконного искейпистсткого фантазма, мы оказываемся исторгнуты из жизни, проходящей в режиме пользы, принуждения, контроля, отчетности, иначе говоря, в пространстве РДН. Возвышенное легитимирует отказ от участия в сиюминутном, житейском, в мире заботы. В режиме возвышенного происходит всё то же самое, что и в любой медитативной практике, отчетливо отмеченной признаками гедонистического переживания. Распределение позитивной аксиологии в пользу возвышенного в противовес малоценному низменному обусловлена высокой гедонистической ценностью этого возвышенного. Именно это определяет высокий уровень востребованности возвышенного в культуре.
Но преодоленная сила тяготения, счастье невесомости, "полётность" - элементы эксельсистского счастья - требуют определённой расплаты по всем правилам мира, существующего в режиме символического обмена. Символическим гонораром здесь будет аскеза, готовность к переживанию, различные варианты отказа от мира, от имманентного гедонизма. На "алтарь", к примеру, искусства (одного из основных производителей возвышенного) приносятся жертвы, аналогичные тем, что входят в рамки культового "служения". Символическая "затратность" трансцендентального гедонизма отличается по характеру и интенсивности от имманентного. Сексуальное, алиментарный комплекс "гурманистическое-сытое", богатство - все это предполагает совершенно иные практики приобщения к ним и их потребления."Возвышенное" имеет определенного рода гедонистическую коннотацию. Восприятие его, обращение с ним ориентированы на трансовые переживания. Измененное состояние сознания объединяет в себе и эстетическое переживание и религиозный экстаз и - в меньшей степени - этический пафос. Аттрактивность, связанная с измененными состояниями сознания, как нетрудно предположить, сильна и повсеместна. Различные концепции возвышенного формулировались без учёта этого соображения, связанного очень сильно с коренной сущностью этого феномена.
Возвышенное относительно. Воспринимать "возвышенное" можно только по отношению к чему-то низкому. Определение того, "кто возвышенней, кто низменней", - повод для аналитических, полемических, и иных культурных практик. Судя по всему, мы часто делаем это неосознанно, и так же, почти автоматически, строим на этом наше оценочное суждение. Мы можем восхищаться "воздушной" балериной и с досадой отводить глаза от бесформенного толстяка. Мы можем качаться на волнах большого пафоса, слушая чтение стихов, и высокомерно отворачиваться от сборника анекдотов. Нас может восхищать повествование о "первой любви", и мы можем испытывать презрение к себе после просмотра порнофильма. Брезгливость, презрение - эмоции, составляющие оборотную сторону, неизменно связанные с темой возвышенного. Низменное, проходящее по ведомству имманентного гедонизма, всегда будет поводом для эксельсистской диффамации, о чём речь пойдет ниже.
Эксельсистская компаративистика
Возвышенное не закреплено жестким образом за теми или иными сферами и объектами. Есть вещи в большей степени пригодные для производства возвышенных эмоций и есть, соответственно в меньшей. Производство возвышенного и, соответственно, низменного есть целенаправленная дискурсивная деятельность. Мы назначаем тому или иному предмету быть возвышенным, мы придаем ему эксельсистский статус. Это, собственно, в известном смысле, и есть сублимация.Мы живём в мире, где возвышенное противостоит низменному по самым разным сферам, тематикам, областям, концепциям. Эксельсистская компаративистика, сравнение различных феноменов, сфер, концептов, разного рода сингулярностей по шкале "высокое-низкое" является неотъемлемым компонентом всякой культурной оценочной интеллектуальной работы (как выразились бы наши коллеги из Московского Методологического кружка - мыследеятельности). Это противопоставление монтируется с целым рядом других оппозиций и придает им новое особое измерение. Мы можем отследить, навскидку, ряд разнообразных тем и сфер, с тем, чтобы лучше понять, как они распределяются по полюсам высокого и низкого.
К примеру, созерцание более возвышенное дело, чем осязание. Осязание намного ближе ко всякого рода телесности, ближе к активному сексуальному действию. Это действие изначально воплощает собой низменное, точку, от которой отталкивается сублимационный импульс, так что осязание проигрывает по эксельсистской линии как созерцанию, так, к слову сказать, и слушанию.
Хлебопашество и даже заводская работа более возвышенные виды деятельности, чем торговля. Тяжелый труд привязан к теме страдания, аскезы, воспетой, как мы видели выше, Бёрком и Кантом. Вообще всякая прямая корысть убивает возвышенное в зародыше. Деньги так долго монтировались с грязью, а в психоанализе и с "анальным", что пробиться к высоким позициям у них нет почти никаких надежд.
Категория возвышенного может встраиваться в диффамационные рассуждения расового толка. Например, интеллектуальный антисемитизм в духе Х. Чемберлена кормится противопоставлением еврейской "низменности" и арийского высокого духа. Обобщая эту тему, можно сказать, что любое производство образа врага наделяет его чертами низменного в противовес возвышенной сущности производителя ксенофобской идеологии. Самовозвышение и одновременно занижение уровня враждебного Другого - универсальный механизм производства и построения идеологий.
Если брать такие игровые практики, как спорт, то и здесь мы можем строить иерархию по шкале "высокое-низкое". Скорее всего, фигурное катание или художественная гимнастика, близкие к танцевальным видам искусства, будут более "возвышенными" видами спорта, чем футбол, например. Но футболу, равно как и другим спортивным играм с мячом (гандболу, баскетболу, волейболу), в смысле "возвышенности" уступают бойцовские виды спорта, такие, как борьба, бокс, панкратион со свойственными им садистическими компонентами и интенсивным телесным контактом.
Эротическое заведомо "выше" сексуального. Особо интенсивное неприятие педофилии связано с тем, что в этом виде сексуальной перверзии низменное растлевает символ возвышенного. Образ ребенка сподручен для репрезентации возвышенного. Здесь присутствуют соображения, связанные с тем, что опыт взросления приоткрывает тайны низменного, в то время как инфантильное от всего этого до поры до времени вроде бы свободно. Психоанализ, как известно, нанёс серьёзный урон этим представлениям.
Многовековое метафорическое использование "сердца" поставило его на самое высокое место из всего набора внутренних органов. "Не везёт" здесь "желудку", каковой благодаря тем же дискурсивным стратегиям давно попал заодно с кишечником и, назовём это так, афедроном (не говоря уже о гениталиях) в одиозное сообщество "материально-телесного низа", и покинуть его у него нет, пожалуй, никаких шансов.
На животный мир осуществляется множество проекций, которые модулируются представлениями о возвышенном и низменном. Антропоморфизация животного мира осуществляется в разных родах искусства, причём, скажем, земноводные и пресмыкающиеся оказываются неизбежно на полюсе низкого, птицы чаще всего на полюсе возвышенного (как противопоставленные друг другу уж и сокол в хрестоматийной романтической притче М. Горького). Млекопитающие вполне могли бы выстроить ряд перехода от, к примеру, "низменной" свиньи до "возвышенной" газели.
Если брать реноме, так сказать, философских подходов, то, конечно, прагматизм более "низок", чем экзистенциализм, "материализм" соответственно - чем "идеализм", позитивизм - чем, допустим, персонализм. Идеалистический дискурс изначально построен на обращениии к возвышенным сущностям. Вульгарный материализм - на их деконструкции (в духе героя "Отцов и детей" Тургенева, Базарова: "толковый столяр лучше двадцати Моцартов"). Эти соображения, конечно, требуют более основательной проработки.
Релятивность возвышенного
Эксельсизировать, так сказать, можно всё, что угодно. Придать пафоса, обшить возвышенной метафорикой, приподнять при помощи сравнений.Посмотрим, как в романе "Тридцатая любовь Марины" В. Сорокин придает различные эксельсистские статусы такому, казалось бы, совершенно низменному предмету, как женские гениталии.
Вот героиня романа Марина рассматривает в универмаге крайне непривлекательную кассиршу:
Марина мысленно раздела ее и содрогнулась в омерзении: огромные отвислые груди с виноградинами морщинистых сосков покоились на мощных складках желто-белого живота, методично засасываемого темной воронкой пупка; белые бугристые окорока ног, пронизанные крохотными жилками вен, расходились, открывая сумрачного волосатого монстра с застывшей вертикальной улыбкой лиловых губищ...
"Интересно, сколько пачек масла поместится в ее влагалище?" - подумала Марина, двигаясь вместе с очередью.[14]
По отношению к гениталиям, описанным почти что в стиле литературы ужасов, масло выступает как комически снижающая деталь. Зловеще-гротексный характер соображений героини романа комически снижается "пачками масла", превращая гениталии в что-то такое, что "ниже низменного".
Совсем иная дистанция по отношению к возвышенному имеет место в описании того же объекта в любовной сцене между Мариной и ее подругой Сашей:
Марине казалось, что она целуется первый раз в жизни. Это длилось бесконечно долго, потом губы и языки запросили других губ и других языков: перед глазами проплыл Сашенькин живот, показались золотистые кустики по краям розового оврага, из сочно расходящейся глубины которого тек сладковатый запах и выглядывало что-то родное и знакомое.[15]
Здесь мы имеем дело с эстетизацией гениталий, которые сопрягаются с буколической метафорикой, формируя трогательно-ностальгическую эмоцию. Ясно, что здесь не предел эксельсизации, возможны еще и дальнейшие шаги "ввысь". Этот шаг делает бывшая возлюбленная героини романа, поэтесса и филолог-классик:
Часто после ласк она нараспев читала свои переводы каких-то эллинских текстов, вроде:
Лоно сравнится твое разве что с мидией нежной,
Пеной морскою сочась и перламутром дыша…[16]Произвольность привязки характеристик возвышенного к тем или иным объектам говорит нам ясно, что "возвышенное" формируется, назначается. Отчётливое присутствие здесь элементов постмодернистской иронии не уничтожает полностью возвышенных аффектов текста. Безусловно, есть более подходящие для эксельсизации предметы, контексты, виды деятельности, скажем так, эксельситропные, и, соответственно, менее подходящие.
К слову сказать, "анальное" по эксельсистской шкале куда ниже, чем сексуальное, - оно, как уже было сказано, "ниже низменного". Задача автора, который поставил бы перед собой задачу "возвысить анальное", видимо, более трудная, чем в примере с гениталиями. Но, как мы видим, нет никаких преград в том, чтобы даже самое низменное переиначить на возвышенный лад, "назначить возвышенным", эксельсизировать.
Вспомним известное определение романтизма, данное в своё время Новалисом:
"Indem ich dem Gemeinen einen hohen Sinn, dem Gew?hnlichen ein geheimnisvolles Ansehen, dem Bekannten die Wurde des Unbekannten, dem Endlichen einen unendlichen Schein gebe, so romantisiere ich es".
"Если я придаю низменному высокий смысл, привычному - видимость таинственного, известному - статус неизвестного, конечному - вид бесконечного, то, значит, я всё это романтизирую (перевод наш - А.С.).[17]
Мы видим, что романтизация, то есть придание неким заурядным сущностям незаурядных свойств (и первым в списке идёт наделение низкого статусом высокого), есть целенаправленное произвольное действие. Эксельсизация выглядит здесь как вполне умышленный приём, как осознанный дискурсивный ход. Она вполне может быть продумана в техническом аспекте.
У Ж.-Ф. Лиотара мы читаем: "Возвышенное не производится, не "проектирует" себя, оно просто случается. Искусство искусственно, оно строит своё представление".[18] Видимо, надо быть более осторожными с такого рода сверхобобщениями. Разумнее здесь предположить, что бывают случаи, когда возвышенное, в самом деле, "просто случается" - моменты озарений, спонтанные прорывы и проч.. Но понятно также, что оно вполне может быть и продуктом целенаправленного производства.
Возвышенное на службе у "грандиозного Я"
Для того, кто производит или присваивает себе дискурс возвышенного, существует ещё одна важная мотивация, связанная с нарцистической сферой. Возвышенное может выступать орудием формирования нарциссического самоощущения, а также соответствующего позиционирования. Причастность возвышенному есть то, что дает особые привилегии в социальном и коммуникативном пространстве. Это знак своего рода избранничества, повод для противопоставления собственной персоны непосвященным в круг тех, кто чужд всему этому. Эксельсистский аристократизм вполне может быть подпиткой "грандиозному Я". Особенно это относится к описанному Е. Т. Соколовой и Е. П. Чечельницкой "Богоподобному грандиозному Я".[19] Основная его функция - отторжение Другого.
Сублимация и авиация
Возвышенное может иметь различный онтологический статус, разнообразные контексты репрезентации. Оно может относиться к разным видам деятельности, пребывать в разных предметных сферах. В сущности, любая сингулярность может быть расположена на шкале между полюсами возвышенного и низменного и рассмотрена с этой точки зрения. "Возвышенное" как метафора становится особенно наглядным, если совпадает с "возвышенным" в прямом и точном смысле этого слова, то есть размещенном на высотах реального пространства.
Авиация давно стала частью повседневности, заурядным общедоступным транспортным средством. Так было далеко не всегда. Пафосное отношение к миру воздухоплавания сопровождало это занятие на заре его развития, и этот пафос был весьма интенсивным и своеобразным. При анализе этого своеобразия мы обопремся на текст Е. Л. Желтовой, посвященный культурологическому анализу истории авиации.[20] Анализируя материалы, относящиеся к раннему периоду развития авиационного дела в России, она описывает крайне необычные эмоциональные переживания, связанные с этим опытом:Оказалось, что и сам опыт полета на аэроплане не похож ни на что, ранее испытанное человеком. Во множестве интервью, в выступлениях, в воспоминаниях летчики и их пассажиры свидетельствовали, что в полете теряется чувство реальности, нет страха смерти, ощущается удивительная полнота жизни.[21]
Процесс воздухоплавания облекался в незаурядные метафорические одежды:
"Голубоватый эфир, любовно носивший меня в своих бархатных объятиях, мне родственней земли", - признавался обреченный после неудачного полета на тяжелую болезнь и забвение бесстрашный русский летчик Сергей Уточкин, - не в бессознательности ли этого ощущения кроется тот огромный интерес масс, который пробуждает авиация. Мысль о том, что человек в полете на аэроплане соприкасается с возвышенным и даже, быть может, божественным миром, витала в воздухе.[22]Вне всякого сомнения, эмоциональная атмосфера этого периода развития авиации тесно связана с трансовыми переживаниями и те, кто это пережил, увязывают это с возвышенным.
Напоенная фантазиями о полете, атмосфера вокруг ранней авиации многим представлялась родственной поэтической. Ощущение, что ремесла авиатора и поэта схожи (ведь и те и другие, казалось, стремятся к одному и тому же - к полету!) витало в воздухе.[23]
Мы наблюдаем в этих отчетах свершение удивительных процессов. В пространстве живого опыта, в режиме спортивной практики воплощаются представления о возвышенном, существовавшие ранее преимущественно в сакральном или художническом обиходе. В первых авиаполетах осуществляется некая "детрансцендентализация" возвышенного, назовём это так, перевод его в план имманенции. Овладение высотами реального пространства воспринимается как приобщение к символическому возвышенному. Оно варилось в культурных тиглях в течение многих столетий, разбухало от многочисленных аффективных инвестиций и вдруг оказалось чем-то наглядным и ощутимым. Оказаться во власти вожделённого возвышенного аффекта можно не только переживая коллизии сентиментального романа, но и через непосредственный опыт, связанный к тому же с очевидным героическим статусом и интенсивным спортивным азартом.
Возвыситься, стать бестелесным, лишенным тяжести, оказаться в горних высях, вне тяжкой рутины повседневности - все это лежит в корне того головокружения, полуобморока, полусна, которое несет в себе возвышенное. Транс, переживаемый в этих условиях, может объединять в себе эстетическое переживание, религиозный экстаз и этический пафос.Через сублимацию, связанную с практиками из сферы культуры и искусства, мы приходим к трансовым состояниям с очевидной гедонистической окраской.
Возвышенное против алиментарного: мизогилия
Нарратив, сложившийся вокруг приготовления и поглощения еды, трудно отнести к сфере возвышенного. Еда, всё, что имеет отношение к пище, так или иначе тянет вниз. Все телесные перипетии, сопровождающие поглощение пищи, от жевания, чавканья, отрыжки до испускания ветров и дефекации безоговорочно "приговорены" к статусу низменного. Весь этикет застольного поведения направлен на то, чтобы скрасить, насколько это возможно, вызывающе низменный характер процессов принятия пищи. Этот процесс неизбежно ведёт к формированию одного из самых распространенных объектов эксельсистской критики - телесной полноты. Отдельные элементы возвышенного могут быть приданы практикам обращения с пищей разве что через эстетизацию кулинарных процессов в духе haute cuisine. Другой путь - сакрализация трапез, накачивание их незаурядной символикой. Пищевая сфера - одно из важных мест игры между полюсами низменного и возвышенного.В психиатрической литературе известна история болезни пациентки, описанной под псевдонимом Эллен Вест швейцарским психиатром-экзистенциалистом Л. Бинсвангером.[24] Речь в ней идёт о клинической картине, развернутой в режиме напряженной драмы противоположных сил, в противостоянии разновекторных желаний. Эллен Вест, которая почти всё время испытывает чувство острого голода, успокаивается только после интенсивного поглощения пищи. После этого у неё начинаются жестокие угрызения совести по поводу того, что объедание приводит к чрезмерной полноте, что удаляет её от её заветного идеала "эфирной" возвышенности. Она предпринимает интенсивные попытки сбросить вес, причём в ход идут самые экстремальные средства: искусственная стимуляция рвоты, строгие диеты и попытки голодания. Однако всё это сменяется опять симптомами булимии, после чего снова следует период упорной работы над снижением веса. Этот конфликт заполняет постоянно её жизнь, все вращается вокруг этой предельно драматизированной оппозиции. В итоге, будучи не в силах примирить оба желания, Эллен кончает с собой, приняв долю яда. Самоубийство здесь - явно эксельсистский жест. Вообще, в самоубийстве мы так или иначе сталкиваемся с элементами возвышенного.
И вот здесь, полагаем мы, самое время ввести в оборот концепт, означивающий важный раздел эксельсистского дискурса. Этот дискурс может существовать в рамках двух разных стратегий. Первая сводится к "воспеванию" возвышенного, вторая - к диффамации низменного. Вторая стратегия представляет собой своего рода "негативный эксельсисзм", скажем так, апофатический. Как мы увидим ниже, эта стратегия весьма репрезентативна и поэтому имеет смысл обозначить её отдельным термином.
Мы считаем, что подходящим здесь словом будет "мизогилия" (др. греч. misos - ненависть, gyle - материя). Возвышенное часто утверждает себя через агрессию по отношению к низменному.
Мизогилия, иначе говоря, дискурсивная "противоплотская" стратегия является достаточно многомерным, многоаспектным делом. Вкратце обсудим, что за аспекты имеют здесь место.
1. Репрессивный. Обращение к возвышенному заставляет нас принижать значение телесного, лишать его всякого рода гратификации, приуменьшать его статус, оттеснять в непривилегированные пространства, скрытые от внешнего глаза, отправление им многих функций. Источник мизогилической идеологии - сакральный дискурс, ориентированный на аскезу. Например, в Послании апостола Павла к Римлянам мы читаем: "5. Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу - о духовном. 6. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные - жизнь и мир, 7. потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут" (К Римлянам, 7).
В монотеистических религиях сакральное репрессирует телесное самым радикальным образом.
2. Аристократически-нарциссический контекст увязывает плотское, "материальное" с заурядным, дюжинным, "народным". "Мясистые радости жизни" в духе героя Р. Роллана Кола Брюньона предназначены в социальном пространстве для заурядного обывателя. Культурный герой ориентирован на возвышенное. Материально-телесное не просто противопоставляется духовно-возвышенному, но и подвергается агрессивной диффамации.
3. Гедонистически-трансовый. Этот аспект не дан нам в явном и ясном виде, как результат отказа от материально-телесного, однако многочисленные следы переживания наслаждения в сакральном пространстве неизгладимы. В текстах Священного писания мы находим столько всего о "радости" и "блаженстве", что даже не имеет смысла приводить всем известные многочисленные цитаты. Сублимационная репрессия в рамках психоаналитической идеологии предполагает вполне определённый вид символического обмена, а именно обмен имманентно гедонистического (сексуального, алиментарного) на другие имманентные же блага - самосохранение и богатство. Аналитика, основанная на сближении трансового и гедонистического, представляет нам совсем иную картину символического обмена - жертвуя плотски-материальным, мы обретаем гедонистическое совсем иного рода, эксельсистское.
4. Соматически-конституциональный. Здесь мы оказываемся в поле клинически-психиатрической концептуальной среды, сформированной трудами Э. Кречмера, М. Е. Бурно и других авторов этого направления. Вслед за ними мы можем осуществить распределение гедонистических склонностей по разным конституциональным типам. Одни окажутся более склонными к имманентному гедонизму, в то время как другие к трансцендентальному. Шизоидия и истерия - более тропны к возвышенному, эпилептоидия и особенно циклоидия - в совсем ином направлении.
5. Аскетический - причем речь идёт, в первую очередь об алиментарном контексте. Аскетические практики лишают поддержки, "плотски-материальное" обесценивают его в прагматическом плане. На уровне простых физиологических фактов известно, что голод вводит человека в определенного рода транс. Все практики воздержания идеологически обосновывают и легитимируют себя мизогилическими эксельсистскими соображениями. Алиментарное воздержание призвано ослаблять также и сексуальное рвение, так что голодание имеет сразу две мизогилические мишени. Но аскеза предоставляет постящемуся экстатическую, то есть трансовую компенсацию. Этот экстаз имеет отчетливую гедонистическую окраску и, по нашей классификации, относится к трансцендентальному гедонизму. Так что, так называемое аскетическое несёт в себе больше гедонистического, чем это может показаться на первый взгляд.
6. Относящийся к левому дискурсу. Здесь мы вполне можем ограничиться известной цитатой из "Манифеста Коммунистической партии" К. Маркса:
Она (буржуазия - А. С.) превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на месте "бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой.
Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников.
Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям.[25]
Капитализм выступает здесь как производитель всего низменного, и это очень важный жест в стратегии привлекательности левой пропаганды.
Мизогилия может осуществляться двояко - через избегание и через демонстрацию. Иначе говоря, мы можем осуждающе замалчивать материально-телесное и сразу переходить к эксельсистскому дискурсу. Или можем уделить девалоризирующее внимание низкому, материальному. Несомненно, мы не исчерпали здесь все аспекты введенного нами в оборот концепта, ясно, что над этим надо работать дальше.
Заключение
В психоанализе привилегия сексуальному, как "движущей силе" сублимации, предоставлялась в силу того, что она имела сильнейший гедонистический вес. Отказ от гедонистического в пользу "креативного" смотрелся как процесс, "подталкиваемый" снизу вверх силой влечений, гратификация которых оказывалась невозможной или отложенной. При этом сохранялось присутствие их витальной мощи, благодаря чему следы этих драйвов оказывались вписаны так или иначе в конечный культурный продукт, получаемый в результате сублимационных процессов. Иначе говоря, следы сексуального так или иначе присутствуют в книгах, симфониях, полотнах, которые были созданы якобы благодаря преодолению сексуального. Но если оказывается, что у процессов производства культурных ценностей имеется иной источник гедонистических переживаний, то сексуальное теряет свою привилегию как "энергетического мотора". У сублимационных процессов производства и их продуктов появляется новый привилегированный гедонистический "покровитель", позволяющий осуществлять совсем иную аналитическую редуцирующую стратегию.
Итак, что же мы можем иметь ввиду, когда говорим "сублимация"?
1. Это осознанная целенаправленная (произвольная или непроизвольная) деятельность по наделению различных сингулярностей или агрегатов статусом возвышенного. Речь идёт при этом не о "выходе и применении в других областях" сексуального импульса (или, во всяком случае, не только это), не о перераспределении энергетических потоков в пользу "общественно приемлемого".
То, что можно назвать сублимацией, имеет собственное гедонистическое обеспечение. Оно осуществляется через переживания, связанные с трансом.2. Возвышенное имеет релятивный характер, в известном смысле оно фабрикуется. Скорее всего, не существует чего-то абсолютно возвышенного, или абсолютно низменного. Эти соотношения определяются конкретными дискурсивными стратегиями и ситуациями. Происходит размещение возвышенного на воображаемой эксельсистской шкале, некое распределение между полюсами высокого и низкого.
Существуют культурные феномены и практики, более подходящие для наделения их признаками возвышенного, и, соответственно, менее подходящие. Разные контексты создают разные эксельсистские ситуации.
3. Фабрикация возвышенного может быть катафатической и, соответственно, апофатической. В первом случае мы имеем дело с описанием, восхвалением, валоризацией возвышенных сущностей и образов, во втором с девалоризацией низменного. В частности, это осуществляется благодаря мизогилической, "противоплотской" дискурсивной стратегии.
Ludwig van Beethoven - Sonata No.17 in D minor, Op.31 No.2
Примечания:
1. Дискурс, расширяющий пространство // Русская антропологическая школа. Труды, вып. 2. М.: РГГУ, 2004, 397 с., с. 289 - 308; Миф: чем он нас завораживает? // Русская антропологическая школа. Труды, вып. 4. М.: РГГУ, 2007, 342 с. 194 - 214; Наслаждение, текст и психотерапия // Под общ. Ред. Ф. Е. Василюка. - М.: МГППУ, ПИ РАО, 2007, 262 с. (Труды по психотерапии и психологическому консультированию, вып. 1), с. 52-70 и др.
2. З. Фрейд Очерки по психологии сексуальности // Я и ОНО. Труды разных лет. Пер. с нем. Тбилиси: Мерани, 1991, с. 102.
3. Психоаналитические термины и понятия: Словарь / Под ред. Барнесса Э. Мура и Бернарда Д. Файна / Пер. с англ. - М.: "Класс", 2000 г. - с.208.
4. Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика / Пер. с англ. - М.: "Класс", 2004., с.187-188.
5. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / Пер. с франц. - М.: Высшая школа, 1996, с. 510-512.
6. См. ссылку 1.
7. Аттрактив-анализ может привести и к более дифференцированному пониманию теории сублимации. В рамках психоанализа она выступала как некий обходной путь либидинозной активности, как результат репрессии сексуального, обретение обходных путей для их реализации (разумеется, у неё есть и иная генеалогия, перерастающая рамки психоанализа).
8. Мы видим серьёзную проблему в соотнесении терминов "начинающихся на транс-", в том чтобы здесь разобраться в их сходствах и различиях, но это задача уже для другой работы.
9. Кант И. Критика способности суждения // Сочинения в шести томах М.: Мысль, 1966, т.5, с. 283.
10. Там же, с. 288.
11. Там же, с. 250.
12. См. ссылку 1.
13. Дискурс, расширяющий пространство // Русская антропологическая школа. Труды, вып. 2. М.: РГГУ, 2004, 397 с., с. 289 - 308.
14. В. Г. Сорокин Тридцатая любовь Марины // Собрание сочинений в 2-х томах. Т. 1. М.: Ad Marginem, 1998, с.665.
15. Там же, с. 682.
16. Там же, с. 676.
17. Цит. по: R. Safranski Romantik. Eine deutsche Affaere Carl Hanser Verlag, 2007, s. 13.
18. Лиотар Ж.-Ф. Хайдеггер и "евреи". - СПб.: Аксиома, 2001. С. 74.
19. Соколова Е. Т., Чечельницкая Е. П. Психология нарциссизма. - М. Учебно-методический коллектор "Психология", 2001.
20. Желтова Е. Л. Культурные мифы вокруг авиации в России в первой трети ХХ века // Русская антропологическая школа. Труды, вып. 4/2. М.: РГГУ, 2007, 342 с., с. 163 - 193.
21. Там же, с.165.
22. Там же, с. 166.
23. Там же, с. 166.
24. Binswanger L. Der Fall Ellen West // Binswanger L. Schizophrenie, Verlag Guenter Neske, Pfullingen, 1957.
25. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, 2 изд., т. 4, с.451.Психологическое здоровье без таблеток: консультирование по Skype
Опубликовано с разрешения автора
Впервые опубликовано в:
Сосланд А. Сублимация, возвышенное, транс // Русская антропологическая школа. Труды, вып. 6, М.: РГГУ, 2009, 522 стр. с. 393 - 413.