медиа-альманах
У
М Н О Ж Е Н И Е
Vol. 4 Апрель 2010
Заглавная Идеология Авторы | Проекты Выпуски Коммуникация Ссылки
Дама с PC
"РС" в заголовке следует произносить не как "эр-эс", а как "пи-си". Клянусь, что под "пи-си" я не подразумеваю ничего иного, кроме "personal computer". Речь пойдет о компьютерной литературе.
Тем, кто занят расшифровкой намеков, посредством которых словесное искусство испытывает и ставит под вопрос умственные способности человека, редко приходится рассчитывать на стопроцентный успех. Истина интерпретатора - по большей части неполная, колеблющаяся, предположительная, лишь более или менее правдоподобная. Принципиально неверифицируемое до конца художественное слово убавляет спеси пытливому интеллекту, которому оно открывает его гипотетическую природу. Редкое исключение из только что сформулированного правила составил в моей литературоведческой практике намек Надежды Григорьевой (в дальнейшем: НГ) в ее "Лупе" на некоего "уважаемого читателя", который отечески пожурил молодую писательницу за сравнение "лиц прохожих" с "вареной колбасой", не распознав здесь цитату из "Доктора Живаго". У меня нет ни малейших сомнений по поводу того, кого имела в виду НГ. Какие тут, к дьяволу, гипотезы, когда этим "читателем" был я! Надо же было мне, автору двух книг о Пастернаке, так подобосраться! Небось на Бориса Леонидовича моя критическая десница (она же шуйца) не поднялась бы! Право же, мне еще далеко, - хочется надеяться, - до патриарха.
Дело было так. НГ прислала мне по электронной почте в Констанц тот кусок ее текста, в котором живописалась поездка псевдочеховского Гурова из Петербурга в Москву (по сентиментально-сатирическому маршруту, проложенному Радищевым). Я ответил письмом, длинную выдержку из которого привожу:
"В 1970-80-х гг литература - благодаря в высшей степени талантливым усилиям Пригова, Рубинштейна, Сорокина и некоторых других - скончалась. Сорокин продолжил ту традицию издевательства над литературой в литературе же, которую создали Рабле, Стерн, Достоевский, Андрей Белый, Селин. И все же самоотрицание литературы никогда не заходило так далеко, как у Сорокина. Потому что он боролся и борется не с одной лишь литературой, как его предшественники, но с любым продуктом воображения, т. е. с культурой во всем ее немалом историческом объеме. И к тому же не противопоставляет культуротворчеству ничего - ни "единственного", как это делал Макс Штирнер, апологетизируя индивидуума, ни "деконструкцию" (метафизики), на которую полагался Деррида, ни - даже - монструозную вещную темноту, которая, по Жижеку, есть собственно "реальное" в нас, насквозь зараженных ложным (само)сознанием.
Эта критика культуры, не обольщающаяся надеждой на то, что у критикуемого предмета есть альтернатива, оказалась кризисом, из которого трудно найти выход. Его принялось искать, я бы сказал, постсорокинское поколение 1990-х. Три пути кажутся мне характерными для наших дней:
Один из них - коммерциализация и эстетизация того, что в предшествующем десяти-пятнадцатилетии мыслилось как непродажное и антиэстетическое. Я говорю, прежде всего, о Пелевине. Он грамотный писатель, который превращает изобретения Саши Соколова и Сорокина в сугубо технический прием, приурочиваемый к злобе дня. Допустим, в "Чапаеве и Пустоте" Пелевин заимствует из "Школы для дураков" дивно удавшееся там превращение русских в вежливых японцев и приспосабливает свое заимствование к новой московской предпринимательской реальности. Или: в "Жизни насекомых" Пелевин перерабатывает монотонию первой части сорокинской "Нормы", где описывается потребление всеми представителями сообщества брикетов из фекалий, во вполне приемлемую для постсоветского читателя, еще не забывшего басни дедушки Крылова, монотонию аллегорий, выдающих коктебельских курортников за мелкую живность.
Второй способ, посредством которого преодолевается кризис, - попытка превзойти (aemulatio) то, что было добыто прежде. Поскольку, однако, в недалеком прошлом был достигнут максимум разочарования в культуре и писательского отчаяния, постольку эта попытка сводится к дешевой вульгаризации скатологии. Aemulatio оборачивается в этом случае проигрышем в соревновании с предшественником. Скатология была нужна Сорокину, чтобы скомпрометировать текст как таковой, чтобы сломать его, чтобы вызвать у читателя отвращение во время акта чтения. Скатология у Яркевича - грязь-в-себе и никаких сверхзадач не решает. Во всяком случае я их у Яркевича не обнаружил, как ни старался. Он думает, что если говно - только говно, то это сильнее, чем "Норма". Но тавтологии - тупик, заходя в который мы не способны испытать ничего иного, кроме бессилия.
В-третьих, кризис разрешается за счет того, что вместо текстов, апокалиптически замыкающих культуру, создаются бесконечные, как бы незавершаемые, обрастающие автокомментариями и автокомментариями к автокомментариям тексты сотериологического (излечивающие культуру от депрессии) характера. Речь идет, в первую очередь, конечно, об Инспекциях медгерменевтики и о таких вещах, как "Бинокль и монокль" Паши Пепперштейна и Сережи Ануфриева. Но не только о новейшем поколении концептуалистов. Галковский в "Бесконечном тупике" двинулся к той же самой цели, правда, без того шутливого всерьез артистизма, который отличает Пепперштейна и который придает безнадежным усилиям исцелить на ладан дышащую культуру ту адекватность, что свойственна любому самоопровержению. Пепперштейн идет по следам Сорокина, но он повторяет его, так сказать, контрапозитивно: он сообщает критике культуры обратный ход, который - в своей недоводимости до желаемого результата, в своей не вполне серьезности - подтверждает ex negativo то, что было сделано раньше - предшествующим поколением "номы".
Я думаю, что Ваша проза ближе всего к тому направлению, которое я назвал третьим (и которое мне импонирует). Проблема в том, видите ли Вы, занимаясь писательским трудом, большую цель перед собой. В каком масштабе Вы работаете? Как Вам найти Вашу неподменную индивидуальность при том, что Вы тяготеете к медгерменевтике? Что Вы талантливы, не подлежит сомнению. Но теперь таланта мало - и вовсе не по той причине, что литература не нужна нуворишам (она им как раз вполне нравится в умеренных Пелевиным дозах), а по той, что она - в своих лучших образцах - сама себя упразднила. В этих условиях нужен не талант, а головокружительная радикальность, имени и содержания которой я не знаю".
Я не собираюсь отрекаться от всего, что я нагородил в этом письме. Но вопросы к НГ, как и содержавшиеся в моем послании наставления, касающиеся "вареной колбасы", были отправлены по ложному адресу. Когда я прочитал историю Тани, Джона и итальянского профессора и автокомментарии к ней, которые пародируют технику письма медгерменевтов, я понял, наконец, с кем и с чем имею дело. С оригинальным автором, строящим, говоря на on-line жаргоне, литературный гипертекст. Суждения о конкретной - весьма замысловатой в интертекстуальном отношении - семантике всех наложившихся одна на другую "Луп" не вмещаются в мою краткую реплику на них. Придется отсрочить (чертыхнувшись по поводу "diff?rance") этот разбор до лучших времен. В дальнейшем я скажу несколько слов в основном лишь о том, что представляет собой конструкция гипертекста в том виде, в каком она дана нам в "Лупе".Апеллятивность - одна из главных особенностей той литературы в World Wide Web, которая называется, как мне объяснила большая дока по этой части, Сильвия Зассе, "communication art" (в Интернете есть и другие "arts"). Гипертекст нередко начинается с зова, с поиска партнера по общению, с "ау", раздающегося в электронных дебрях. Не будь этого выкликания ("вызова медийности", на языке "Лупы"), электронная словесность ничем не отличалась бы от книжной, в которой ведется конкурентная война писателей за власть над читателем. Если гипертекст и вступает в конкуренцию, то его links побуждают нас к тому, чтобы мы вникли в документы, с которыми он полемизирует. Он не вытесняет своих соперников из "жизненного пространства" (потому уже, что в электронную сеть никак нельзя впутать наши реальные тела). Напротив, он пропагандирует то, что опровергает. В первую же очередь он рассчитан не на соревнование (agon), а на соучастие, о чем заявляют многие исследователи современной коммуникации (Сибилла Кремер называет cyberspace электронной "агорой" [1]). Digital writing вырастает из ожидания сигнала, который должен подать известный или случайный адресат. (НГ тематизирует это конститутивное свойство гипертекста в рассказе о том, как Таня проводит время у телефона, думая, что ей позвонит итальянский профессор. "Лупу" в целом нужно читать не только как гипертекст, но и как сообщение о нем. Она следует известной формуле МакЛюэна: "The Medium is the Message").
В "Фатальных стратегиях" (1983) Бодрийар писал о том, что наступила эпоха соблазняющего объекта. Для компьютерного искусства она уже прошла как некая недостаточность. Если текст, попадающий в Интернет, и соблазняет, то в предвидении того, что наткнется на соблазнителя. На охотника с гипертекстуальным манком реагирует, как в карикатурах, не пернатая дичь (то бишь читатель), а другой охотник. Субъект и объект в компьютерном искусстве постоянно меняются местами, никогда не достигая шеллингианского тождества друг с другом. Может быть, поэтому оно (говорю о России; что творится на Западе, я не знаю) так привлекает к себе женщин (вот один из многих примеров - Оля Лялина, инсталлировавшая в Интернете проект под названием "Anna Karenina goes to Paradise" [2]). Подвижная субъектно-объектная натура женщин более соответствует нынешней электронной реальности, нежели непластичная субъектность, право на которую мужчины отстаивают любой ценой. Заодно с Бодрийаром digital writing упраздняет и Кьеркегора, для которого соблазнение было актом борьбы, вызванной недоступностью единичного (=женского) для всеобщего (=мужского). Зиждящийся на взаимособлазнении, гипертекст в виде "communication art" оставляет участвующим в его порождении право только на sensus privatus, вменяя sensus communis самому обмену.
Апеллятивная стратегия не предусматривает отказа от обычной интертекстуальности, но, наряду с ней, здесь появляется и новая, которую я назвал бы предвосхищающей. НГ неслучайно цитировала Пастернака. Тем самым я в роли специалиста по "Доктору Живаго" словно бы уже отвечал на "Лупу", еще и не познакомившись с ней. Простодушно не подозревая того, что подставлен под гипертекстуальный эксперимент, я пал жертвой электронной провокации и дал НГ повод поиздеваться над пастернаковедом.
Вместе с тем и вполне традиционные интертекстуальные формы - такие, например, как пародия, - становятся в гипертексте иными, чем прежде. Если бы то, что я пишу, увидело свет не на бумаге, а в cyberspace, мне понадобился бы теперь link - раскрывание текста Пепперштейна и Ануфриева "Бинокль и монокль". Этот текст состоит из основной части, где повествуется о победе русского, бинокулярного видения над немецким, монокулярным, и двух комментариев - одного, ведущегося от лица рассказчика, и другого, представляющего собой анализ "Бинокля и монокля" на уроке литературы в 2008 году. НГ как бы вырезала компьютерными ножницами оба комментария из "Бинокля и монокля" и пересадила их в свой гипертекст с соответствующими его смыслу изменениями. То, что хотела сказать этим НГ, я передал бы примерно такими словами: "Я умею делать то же самое, что и медгерменевты. Но их самотолкования для меня - не цель и не необходимость, а средство и возможность гипертекста, которому все идет на потребу". Пародирование (которому НГ подвергла приемы медгерменевтов) граничит в гипертексте с плагиатом [3], а тот, в свою очередь, выступает как доказательство полистилистического всевластия гипертекста, бессовестно присваивающего себе чужую эстетическую собственность (что персонифицирует в "Лупе" клептоманка Сонька Золотая Ручка, она же - Инна Калинина). С таким положением дел трудно примириться тому, кто исповедует идею неколебимого авторского права, выдвинутого в эру Просвещения. Тот же, кто знаком со средневековой практикой распространения текстов, собственниками которых были не только авторы, но и переписчики, варьировавшие оригинал и его варианты, с изумлением обнаружит, что компьютерная словесность при всем ее новаторстве уже имела место в догуттенберговы времена. Методы текстологии, выработанные медиевистами, как нельзя лучше подходят для проникновения во все те наслоения, из которых шаг за шагом образуется гипертекст.
На экране компьютера, за которым я сейчас сижу, присутствует изображение лупы. Если я активирую ее, я увижу страницы моей статьи в той форме, в какой они могли бы появиться в печати. С помощью моей лупы из программы Word 6.0.1 я в состоянии увеличить крошечные буквы на них и воспринять написанное как уже опубликованное, т.е. со стороны, почти что чужими глазами - читательскими. Компьютерная лупа - такой оптический инструмент, который одновременно приближает и удаляет рассматриваемое сквозь него. Может быть, эту лупу и подразумевает название, которое НГ выбрала для своего гипертекста? Может быть, этой лупе было предназначено превзойти победоносный пепперштейновский бинокль, который лишь или приближает предметы к наблюдателю, или удаляет их от него? Все может быть - и тем более в такой литературе, среда которой - виртуальная реальность, где нет невозможного. Но здесь я перехожу от твердого знания о том, как я знакомился с "Лупой", к ненадежным догадкам интерпретатора, и мне хочется поскорее покинуть эту зыбкую почву.
Перечисляя особенности гипертекста, нельзя не обратить внимание на то, что он потенциально бесконечен. Инфинитные стратегии текстообразования (так принято теперь говорить) бывают не только потенциальными, но и актуальными. Как известно, актуальная бесконечность задается в каких-то определенных пределах, между которым располагается неисчислимое множество элементов. Такими актуально бесконечными текстами являются "Концерт" Сорокина и "Мифогенная любовь каст" Пепперштейна и Ануфриева. Оба эти произведения - в работе, оба незавершены, оба могут расти и расти в объеме, но какие бы новые части ни прибавлялись к ним, Сорокин и Пепперштейн с Ануфриевым заранее ограничили задания, которые они поставили себе: первый описывает кроваво-смешное эстрадное представление - и сколько ни растягивай его, над ним должен же когда-то опуститься занавес; в "Мифогенной любви каст" разбухающее повествование вмещено в рамки Второй мировой войны. Актуально бесконечные тексты - еще печатная продукция, уже приближающаяся к электронной литературе и все же отличающаяся от нее, бесконечной потенциально, пребывающей во всегдашнем становлении. В "Лупе" один тект вставляется в дургой так, что неизвестно, грянет ли финал этого процесса (что будет делать Инна Калинина с лупой, которую она украла?). Возможно, НГ вступит в гипертекстуальный диалог и с этой моей статьей, и Бог весть, кто еще присоединится к нашим интертекстуальным отношениям.
Потенциальная бесконечность чревата многочисленными парадоксами (НГ вполне отдает себе в этом отчет и пародирует один из них - апорию Зенона: "Догонит ли Аполлон таракана?"). По той причине, что в условиях потенциальной бесконечности не действует закон исключенного третьего, любой смысловой элемент гипертекста способен превратиться в свою противовположность (допустим, покончившая с собой Таня возрождается в существе мужского пола, Гурове, которого, впрочем, насилуют, как если бы он был женщиной, в поезде). Расплодившиеся в последнее время кибернетические утопии рисуют райский электронный мир, попадая в который, мы вольны присвоить себе какую угодно идентичность. Неясно, однако, как быть с той, которая остается за порогом потенциальной бесконечности и, наблюдая компьютерный карнавал, не в силах избыть фактическую конечность человеческого существования, ибо и возникает только благодаря ей. Неснимаемость напряжения между реальным и виртуальным послужила основой для критики, которой Бодрийар постарался рассеять иллюзии, явившиеся вместе с распространением новых медиальных средств ("Aesthetic Illusion and Virtual Reality", 1997). Сильную сторону в художественном мышлении НГ составляет ее трезвый подход к гипертексту, который она отнюдь не склонна идеализировать. Собственно, в "Лупе" гипертекст одновременно и возводится и разрушается: тела персонажей, Тани и Гурова, не могут оторваться от низкой действительности и стать адекватными той потенциальной бесконечности, в которой пребывает изображающая этих людей электронная литература. "Дама с собачкой" важна для дамы с рс как рассказ, в открытой концовке которого намечен кофликт между финитным и инфинитным, между надвигающимися на чеховских персонажей трудностями и теряющейся в счастливой дали перспективе их совместной жизни. Какая психическая сила, если не страх разлуки (Trenungsangst), побуждает авторов к созданию бесконечно потенциального текста? Если так, то он может иметь лишь одну тему - любовь, одну задачу - преодоление того, что разделяет индивидов. Если гипертекст не осуществим на деле, то выход отсюда будет состоять в том, чтобы превратить "communication art" в текст жизни (Lebenstext), в проект по устройству быта, в экзистенциальную релевантность, в автобиографию.
Немецкий антрополог Константин фон Барлёвен снабдил свою книгу о cyberspace ("Der Mensch im Cyberspace", M?nchen 1998) подзаголовком "О потере метафизики и прорыве в виртуальное пространство". При чтении "Лупы" становится ясно, что метафизическое вовсе не отменяется в гипертексте, что, напротив, оно заново обретается в нем после того, как оно было скомпрометировано в трудах двух поколений философов - от Хайдеггера до Деррида. "Лупа" повествует о желании метафизического, т.е. о желании во всей его фундаментальности и еще неизвращенности. По сравнению с классическим постмодернистским желанием, которое Делез и Гваттари (L'Anti-Oedipe, Paris 1972) смоделировали в виде рассеянного и всеядного, желание в гипертексте сконцентрировано на одном и том же - на потустороннем, какими бы именами ни крестила его НГ. Другое дело, что потенциальная, не имеющая последней инстнанции, бесконечность гипертекста делает присутствующее в нем желание никогда не сбывающимся, а инобытийное - неустойчивым, запросто меняющим свой облик. Расплываясь, не находя себе конкретной цели, желание в гипертексте оборачивается вожделенным отношением к гипертексту как к тотальному письму, каковое есть ни что иное, как попытка переписать все написанное ранее и вызов на переписку прочих пишущих. Но в "Лупе" гипертекст, как говорилось, и торжествует, и терпит крах. Есть ли у желания, сосредоточенного в ней, изнаночная, диалектическая, не словесная лишь сторона? А то нет: "…даже в черновом варианте текст жадно смотрит туда, кже должна обнажиться залупа". Ай-яй-яй, уважаемая писательница! Зря, выходит, Деррида проклинал фаллогоцентризм? Ведь сколько умственных усилий потратил он, недотепа, на то, чтобы предупредить нас об опасности этого порока, а Вам, уважаемая, снова подавай и Логос - оттуда, и Фаллос - отсюда. Вот бы французу с Вами познакомиться! Понял бы тогда гипологос, почем фунт фаллоса.
Мне кажется, что я знаю теперь, каково содержание той дерзкой радикальности, к которой я, не разобравшись толком в намерениях НГ, призывал ее в своем письме. Создательнице электронной литературы никогда не станет уютно среди авторов печатных книг. В письме ко мне НГ противопоставила себя легкую (электронную) тяжелым (книжным) мужчинам:
"На московском обеде в честь вручения премии "Антибукер" Виктор Ерофеев заметил, что таких литературных обедов надо бы побольше, "чтобы писатель толстел". Далее величину тела писателя Ерофеев сопоставил с актуальностью его текстов. "На пике небытия литературы, которая слабеет на глазах", актуален может быть (позволю себе развернуть его мысль) только тучный - обладатель живота в русском и древнерусском смысле, то есть жизни, бытия вообще.
Согласно этой логике актуальность, как атлантический загар, должна липнуть к Михаилу Бергу, даже в городской черте предпочитающему личный автомобиль пешему ходу из-за актуальной величины своей фигуры. Где уж гнаться за ним мне, когда при росте 162 см мой вес еле дотягивает до 50 кг, так что мое мышление постоянно оказывается в любой ситуации катастрофически неактуальным, почти призрачным, прозрачным, дистрофичным и может быть раздавлено любым ленивым прихлопом "чужого слова". Как на грех, во главе Петербургского отделения ПЕН-клуба встал в соответствии с общеисторической тенденцией тучный человек - Валерий Попов, которому мои тексты кажутся недоразвившимися до нормальных литературных форм. Остается только как можно более достойней уступить беговую дорожку крупноформатной Марусе Климовой. Вообще, писателей правильно было бы сталкивать (и сравнивать) по физическим параметрам, как боксеров: кому придет в голову выводить на ринг брутального, неповоротливого, туповатого тяжеловеса против всепроникающего и легкого, как гений, бойца?"
В печатном виде "Лупа" многое теряет. В Интернете она могла бы предстать нелинеарной и мультимедиальной - с links, отправляющими, скажем, к кинофильмам Гринуэя (лебедь, семантически связанный у НГ с "дырой", "Ничто" и "Ужасом", похоже, оттуда, из "ZOO"). Мне не вполне понятно, почему она еще не покинула мир убийственно-увесистых книг и на убой откормленных мужчин. Потому что ее "Лупа" - все же акт не только компьютерного искусства, но и недоверия к искусственой жизни в электронной среде? Потому что НГ хотелось бы отнять у компьютерного дизайна всю его интернетовскую эфемерность и "имматериальность" (Лиотар) и утвердить его в самой жизни?
Р.S.
Пока "Лупа" вместе с моим "за" к ней ждала на редакторском столе "Звезды" своего часа, чтобы увидеть свет, НГ прислала мне e-mail, в котором, как я и предполагал, она продолжила надстраивать свой гипертекст. Автор гипертекста - не только в нем, его место все время сдвигается в сторону метапозиции, которую он занимает по отношению к уже написанному - никогда не доходящему до последней точки. Гипертекст должен быть поэтому тем, что не удовлетворяет создателя. НГ согласилась, читая мои заметки, с тем, что я сказал в них о ее "недоверии к жизни в электронной среде", и определила свое творчество "as postcomputer one", добавив к этому: "May be "Dama s ppc" sounds not worse". May be. Не стоит, впрочем, забывать о том, что гипертекст живет только как преодоленный (в своей, на самом деле, диалектической непреодолимости).
PPS.
Молодые женщины наших дней превозмогают сужение опыта, характерное для феминисток-шестидесяниц, которые отмежевались от "патриархальной культуры" ради поиска специфически немужского творчества. Работа в виртуальном компьютерном мире с постоянно перешагивающим свой предел гипертекстом [4]- своего рода аналог современной ей психеделической литературы (Пепперштейн, Ануфриев, отчасти Пелевин). В обоих случаях мы имеем дело с таким переживанием субъектами некоего инобытия их тел, которое не сводится к простому фантазированию или к религиозной вере, которая неким образом фактична, подтверждено либо электронным прибором, либо соматикой, испытавшей на себе воздействие галлюциногенных веществ. Cyberspace позволяет любому в этом мире эмигрировать из него, удрать из реальности, глобализированной банками и промышленными предприятиями. У человечества открылась возможность покинуть испоганенную им планету и без переселения на иные небесные тела, о чем мечтал один из первых идеологов всеобщей эмиграции Циолковский. Эмигрант неспроста притягивает к себе героиню "Лупы". Земля покинута. Кибернетическая эмиграция, однако, первое мнимое.
Примечания
[1] Sybille Kramer, Vom Mythos "Kunstliche Intellegenz" zum Mythos "Kunstliche Kommunication", oder: Ist eine nicht-anthropomorphe Beschreibung von Internet-Interaktionen moglich? - In Mythos Internet, hrsg. von S. Munker, A. Roesler, Frankfurt am Main 1997, 83-107.
[2] Эта работа подробно обсуждается в статье Сильвии Зассе о русском компьютерном искусстве "Анна Каренина на пути в рай". - "Die Welt der Slaven", 1999. XLIV-2, 285 ff.
[3] Ср. замечание об "автоматической природе гипертекста": Johndan Johnson-Eilola, Nostalgic Angels: Rearticulating Hypertext Writing, Norwood, New Jersey 1997, 89 ff.
[4] Ср. одно из определений гипретекста: "The cogito is both dispersed and enlarged, not by a challenge of philosophy or theory, but by the subject's experience in a decentered network…" (Silvio Gaggi, From Text to Hypertext. Decentering the Subject in Fiction, Film, the Visual Arts, and Electronic Media, Philadelphia, University of Pennsylvania Press 1997, 115)
Впервые опубликовано в литературно литературно-художественном и общественно-политическом независимом журнале Звезда
Впервые опубликовано без купюр с любезного разрешения автора в медиа-альманахе УМНОЖЕНИЕ
См. также:
Текст "Лупа"
Интервью с Игорем Смирновым и Надеждой Григорьевой